Случаи в лагере. Смешные случаи из летнего лагеря

В одном лагере была одна очень красивая девочка. И один раз в том лагере был конкурс красоты и эта девочка победила. Другие девчонки не хотели чтобы она была самой красивой и оторвали ей ноги. И это девчонка умерла. Потом в следующим году в этот лагерь приехали другие ребята. И когда все спали эта девочка которая умерла пришла и начала шикотить ноги одному мальчику. Потом пришли вожаки и подумали что сон и ушли. На следующую ночь так же пришла эта девочка и не шикотила а чуть чуть царапала. И вожаки подумали что такое. И на следующую ночь один вожак пошёл и лёг возле этого мальчика и увидел что эта девочка пришла и начала царапать ноги этому мальчику до крови. А потом ещё на следующую ночь эта девочка оторвала ему ноги. Вожаки потом узнали что была в этом лагере в прошлом году. И узнали про эту т девочку. А этот мальчик умер. И теперь он ищет женские ноги чтобы так же их шикотить потом царапать а потом оторвать.Так что закрывайте ноги ночью.

Закончился учебный год, и родители решили отправить меня в летний лагерь.

Я был не против, хотя сам бы ни за что не попросил, потому что дома мне было хорошо. Путевку мне взяли на первую смену. Родители очень радовались моему отъезду, так как в июне они будут работать целыми днями. И мои каникулы прошли бы как всегда: дома за компьютером, так как на улицу я почти не хожу, и не потому, что у меня нет друзей, напротив, я общаюсь со многими ребятами в нашем дворе, просто обычно они ничего не делают или заняты играми, которые меня не интересуют.

В лагерь я поехал не один. В одну смену со мной попал одноклассник Кирилл. Мы с ним совершенно разные: он маленького роста, не любит всё, что касается спорта, плохо учится и иногда прогуливает уроки. Как друг он меня устраивает, с ним можно поговорить о чем угодно, а еще у него хорошее чувство . Что же до меня, я – Никита. О себе могу сказать, что я высокого роста, учусь нормально, занимаюсь лёгкой атлетикой и, также как Кирилл, люблю играть в компьютерные игры, еще хорошо плаваю.
В день нашего отъезда все шло, как и всегда: наши родители стояли и разговаривали в стороне, мы с Кириллом обсуждали наши планы на предстоящие выходные. Наконец, подъехал автобус, родители пожелали нам хорошей дороги и наказали, чтобы мы не баловались. Потом скучный переезд, и вот он – лагерь.
По приезду была проверка документов и распределение по отрядам, потом расселение по комнатам. Каждая комната рассчитана на четырёх человек. После заселения мы познакомились со Стасом и Даником. Они были того же возраста, что и мы с Кириллом. Даник обычный пятнадцатилетний мальчик. Стас с хорошим чувством , но немного замкнутый. Большую часть времени он уделял телефону и наушникам, пока мы общались между собой.
У нас были хорошие вожатые, две женщины. Они работают учителями в школах, а в этом году они впервые поехали в лагерь вожатыми.

Его я заметил не сразу, наверное, спустя неделю после нашего приезда. Мальчика, бледного и молчаливого. Он был у нас в отряде. Никто из детей не знал его имени, да и не старались узнать. Он никогда ни с кем не общался и ни во что не играл. Говорили, что он приезжает в этот лагерь каждый год. Всю смену он куда-то пропадал и, естественно, получал выговор.
Все дни стояла жара, поэтому мы довольно часто ходили купаться на озеро. Оно было расположено около леса рядом с лагерем. И вот в один из таких дней, когда мы пришли на озеро, я увидел, как этот странный мальчик куда-то уходит. Я вспомнил, что рассказывали о его никому неизвестных прогулках. Но тут же отвлекся и забыл. Во второй раз я тоже не обратил особого внимания на его уход, лишь краем глаза заметил, что он снова куда-то уходит. Но в третий раз мое любопытство взяло верх. Обо всем увиденном я немедля рассказал Кириллу, однако он не придал этому особого значения и как-то даже ухмыльнулся моему интересу. Так что идти и рассказывать Данику я уже передумал.
Но все-таки я так это не оставил. Я последовал за ним. Один. Следить за ним было сложно, он постоянно оглядывался по сторонам. Сколько мы шли, я не знаю. Но вдруг он резко остановился, мне пришлось спрятаться, чтобы меня не обнаружили. Я услышал, как мальчик с кем-то заговорил. К моему разочарованию, я не видел его собеседника из-за дерева. Многого узнать не удалось, так как раздался крик вожатых, зовущих детей, чтобы возвращаться в лагерь. В этот раз я ушел ни с чем. Мальчик вернулся не сразу, он снова задержался в лесу.
После обеда я рассказал всё Данику и Кириллу, и они согласились идти со мной в следующий раз.
Несколько дней спустя вожатые повели наш отряд на озеро. К Кириллу в это день как раз приехали родители, так что он не смог участвовать в нашей разведывательной операции. Зато мы с Даником очень хотели узнать, с кем общается наш молчаливый сосед. Заранее мы договорились, что пойдем на небольшом расстоянии друг от друга, но с разных сторон.

Мы шли за ним сравнительно недолго. Вдруг мальчик остановился,
немного посидел на бревне, и в воздухе возник чёрный дым, а из него вышел человек. Он был весь в чёрной и серой одежде с красными глазами. Он не касался земли, а парил в воздухе. Как такое возможно? Я не мог поверить своим глазам. Как неожиданно произошло то, чего не ожидал никто — у Даника зазвонил телефон. На звонке стоял тяжёлый металл, громкость была самая большая, и шансов остаться незамеченными была ничтожно мала. Ничего не оставалось, как броситься бежать. С такой скоростью я никогда еще не бегал. Я слышал, как сзади существо хриплым и грубым голосом кричало нам:
-Стойте!
Я мчался по направлению к озеру, пока не выскочил из леса. Там я быстрым шагом дошел до нашего отряда. Никто даже и не заметил моего отсутствия. Я сел недалеко от вожатых, решил успокоиться и восстановить дыхание. Минуту спустя я заметил, что Даника ещё нет. Я испугался не на шутку, нужно вернуться и отыскать его.
Я бродил по лесу в поисках своего друга, но все бесполезно. Найти удалось только его телефон. До лагеря я шел с мыслью, что он сразу отправился туда и ждет нас у корпуса. Однако все напрасно. Позднее Кирилл нечаянно толкнул того мальчика и не извинился. Я увидел, как он, что-то тихо сказав, ушёл со злым лицом.

Ещё несколько дней и первая смена закончится. Наши вожатые за нами почти не смотрели. Стаса забрали родители пару дней назад, он сказал, что они поедут куда-то заграницу. Многие уезжали, не дождавшись окончания смены, поэтому про Даника подумали так же. Странно, что вожатые не сильно интересовались, куда он делся, а подумали, что они просто забыли, как его забрали. Детям я тоже говорил, что не знаю ничего о нем. Его вещи я заранее сложил в сумку и спрятал под кроватью.
Ночь я спал плохо, проснулся довольно рано. Кирилла в комнате не было. Я осмотрел здание, но не нашел его. Вернувшись в комнату, я заметил маленькие пятна крови на подушке Кирилла и очень испугался. В этот день снова стояла сильная жара, поэтому нас повели на озеро. На этот раз мальчик сидел в стороне и кидал камни в воду. Оказавшись у озера, я побежал искать друзей. Но нашёл только разбитый телефон Даника и медальон Кирилла в большой луже крови. Этот медальон Кирилл никогда не снимал. Обо всем я рассказал вожатым, которые не поверили ни единому слову. Они посчитали, что я их разыгрываю. Мне даже показалось, что они немного выпили в честь окончания их первой смены.
День тянулся ужасно долго, я ничего не делал, не ел и не спускал глаз с того мальчика.
Почти перед отбоем я сидел на скамейке и наблюдал за всеми, как вдруг увидел, что ко мне направляется этот мальчик. Сердце забилось от страха, я потерял дар речи.

Мальчик подошёл ко мне, сел рядом и сказал:
-Зря ты за мной пошёл, твои друзья уже мертвы, и ты отправишься за ними, нечего было ко мне лезть. Рассвета ты не увидишь.
И он, не дожидаясь моего ответа, ушёл.
Я до смерти перепугался. Мысль сбежать из лагеря всё чаще посещала меня, но я не решался: лагерь находился далеко от города, да и дороги обратно я не знал.
Поздней ночью я сидел в комнате и размышлял, зачем я тогда пошёл за ним. Невыносимо хочется спать, глаза закрываются от усталости, но мне нельзя спать. Моя комната находится в конце освещенного коридора. В комнате я совсем один. Я слышу, как за дверью кто-то ходит, потом останавливается около моей двери и…

Труп Никиты был найден в его комнате. Эта история лежала в тумбочке мальчика. Тела двух его друзей так и не нашли.

Закончился учебный год, родители решили отправить меня в летний лагерь. Я был не против этого, но сам бы я не попросил ехать туда. Мне и дома хорошо. Поехал я на первую смену. Мои родители очень радовались этому. Потому что в июне они весь день работают, а я всё это время сижу, дома за компьютером и играю в игры. На улицу я почти не хожу, не потому, что друзей нет, они есть. Но обычно они или ничего не делают или играют в те игры, которые меня не интересуют.

В лагерь со мной поехал мой одноклассник Кирилл. Я от Кирилла сильно отличаюсь. Он маленького роста, не любит всё, что касается спорта, учится плохо и иногда прогуливает уроки. Но, как друг, он меня устраивает - с ним часто есть о чём поговорить и у него хорошее чувство юмора. Что касается меня: меня зовут Никита, я высокого роста, учусь нормально, занимаюсь лёгкой атлетикой, я, как и мой друг, Кирилл, люблю играть в компьютерные игры, хорошо плаваю.

Тот день, когда я и Кирилл уедем в лагерь. Всё как обычно, наши родители стоят и разговаривают в стороне, я и Кирилл обсуждаем, что будем делать в лагере. Потом приехал автобус, дети начинают заходить. Наши родители говорят нам, чтобы мы там не баловались и желают хорошо доехать. Потом скучный переезд и вот мы приехали.

Как всегда после приезда, проверка документов, распределение по отрядам, потом расселение по комнатам. В каждой комнате было мест для четырёх человек. В комнате со мной жил Кирилл, а ещё Стас и Даник, с которыми мы познакомились после расселения. Они были того же возраста, что и мы с Кириллом. Даник был обычным, пятнадцатилетним мальчиком, такой же, как я и Кирилл. А Стас был с хорошим чувством юмора, но немного замкнутым. Когда я, Кирилл и Даник разговаривали, Стас больше времени уделял телефону и наушникам.

Вожатые у нас были хорошие, две женщины. Они работают учителями в школах, но вожатыми они стали в первый раз.

Его я заметил не сразу, через неделю как приехал сюда. Мальчика, бледного и молчаливого. Он был у нас в отряде. Никто из детей не знал его имени, да и не особо хотели знать. Он никогда ни с кем не общался и ни во что не играл. Говорили, что он ездит в этот лагерь каждый год. Всё время куда-то пропадал, а потом получал от вожатых.

Каждый день была жара. Мы часто ходили купаться на озеро, которое было около леса, рядом с лагерем.

Обычно я не обращал внимания на этого мальчика. Но в один из таких дней, когда мы пришли на озеро, я увидел, как этот мальчик куда-то уходил. Сначала я не обратил на это внимания, он ведь часто где-то пропадал. Я не обратил на это внимание и во второй раз, но на третий мне стало любопытно. Я решил рассказать это Кириллу. В ответ я услышал то, что ему всё равно на того мальчика. После этих слов идти рассказывать это Данику я не захотел.

И я решил пойти за ним один. Идти незаметно было сложно, этот мальчик всегда оглядывался. Сколько я шёл я не знаю. Он остановился. Я решил спрятаться. Мальчик с кем-то разговаривал. Дерево заслоняло мне его. Потом я услышал крик наших вожатых, они собирали всех детей, чтобы идти обратно в лагерь. И мне пришлось уйти. Тот мальчик пришёл чуть поздней меня.

После обеда я рассказал всё Данику и Кириллу. Они согласились идти со мной в следующий раз.

Прошло несколько дней и вожатые опять повели наш отряд на озеро. К Кириллу приехали родители и он не пошёл с нами. А вот Даник и я хотели увидеть, с кем он разговаривает. Прошло какое-то время, я и Даник увидели, как этот мальчик ушёл, мы пошли за ним. Я договорился с Даником, что пойдём не вместе, а с разных сторон. Так мы и поступили, мы шли с одинаковой стороны, но Даник шёл примерно в ста метрах от меня. Мальчик остановился, немного посидел на бревне, из ниоткуда появился чёрный дым и из него вышел человек. Он был весь в чёрной и серой одежде, у него были очень красные глаза. Но что более поразительно - он не касался земли, он парил в воздухе. Как он летал, я не понимал. Но в следующее мгновение произошло то, чего мы не ожидали, у Даника зазвонил телефон. На звонке стоял тяжёлый метал и громкость была самая большая. Шансов, что мальчик и то существо нас не услышали, не было. Мы стали убегать. С такой скоростью я никогда не бежал. Сзади то существо хриплым и грубым голосом кричало нам:
- Стойте!

Я бежал до того момента пока не выбежал из леса. Потом я быстро дошёл до берега, где был наш отряд. Никто даже и не заметил, что меня не было. Я сел недалеко от вожатых, решил успокоиться и восстановить дыхание. Но через минуту до меня дошло, что Даника ещё нет. И тут я испугался ещё больше. Надо возвратиться и поискать его.

Сколько я искал, не знаю, но не нашёл только его телефон. Я успокаивал себя тем, что он побежал в лагерь и сейчас ждёт нас у корпуса. Но Даника там не было. В тот же день Кирилл нечаянно толкнул того мальчика и не извинился. Я видел как тот мальчик, что-то тихо сказав, ушёл со злым лицом.

Ещё несколько дней - и первая смена закончится. Наши вожатые за нами почти не смотрели. Стаса забрали родители ещё пару дней назад, он сказал, что они поедут куда-то за границу. Когда дети спрашивали, где Даник, я говорил, что не знаю. Так как не все оставались до конца смены, то вожатые подумали, что Даника забрали, а они забыли. Его вещи я заранее сложил в сумку и спрятал под кровать.

Эту ночь я плохо спал. Проснулся я рано. Кирилла в комнате не было. Я осмотрел всё здание, но его нигде не было. Когда я вернулся в комнату, я увидел маленькие пятна крови на подушке Кирилла. Я очень испугался.

Из-за сильной жары мы опять пошли на озеро. Мальчик не шёл в лес, он сидел в стороне и кидал камни в воду. Я побежал искать друзей. Я нашёл только разбитый телефон Даника и медальон Кирилла в большой луже крови. Этот медальон Кирилл никогда не снимал. Мне пришлось возвращаться ни с чем.

Я рассказал обо всём вожатым, но они не поверили. Им казалось, что они уехали, а я хочу их одурачить. И мне показалось, что вожатые немного выпили в честь окончания их первой смены.

День был ужасный, я ничего не делал, не ел и не спускал глаз с того мальчика.

Конец дня, я сижу на скамейке, недалеко от меня ходят и разговаривают девочки. Я увидел, как ко мне идёт тот мальчик. Меня заколотило от страха, я слышал, как бьётся моё сердце. Мальчик подошёл ко мне, сел рядом и сказал:
- Зря ты за мной пошёл. Твои друзья уже мертвы и ты отправишься за ними, ничего было ко мне лезть. Рассвета ты не увидишь. - И он, не дожидаясь моего ответа, ушёл.

Я до смерти испугался. Мысль сбежать из лагеря всё чаще посещала меня, но лагерь был далеко от города, да и дороги обратно я не знал.

Поздняя ночь. Я сижу в комнате один и думаю, зачем же я тогда пошёл за этим мальчиком. Глаза закрываются, но я не должен заснуть. Моя комната находится в конце коридора, горит лампочка. Я слышу, как за дверью по коридору кто-то ходит. Он остановился около моей двери.

Вот и всё...

Труп Никиты был найден в его комнате.
Эта история лежала в тумбочке мальчика. Тела двух его друзей так и не нашли.

Я и мой товарищ по роте, вольноопределяющийся Павел Москаленко, пришли часов около одиннадцати из города в лагерь. Москаленко только что приехал из отпуска, а я вышел из лазарета, где провалялся недели две с вывихнутой ногой. На следующий день рано утром нам надо было идти на стрельбище, верст за пять от лагеря, — вот мы и решили с Москаленко переселиться на все время стрельбы ко мне в барак, чтобы не опаздывать и не подводить фельдфебеля и себя.

Барак этот уступил мне за ненадобностью батальонный адъютант, который в городе часто забывал чинопочитание и угощал меня у себя крепким чаем, крепкими папиросами, пехотными анекдотами и топографическими характеристиками местных, наиболее «фигуристых», по его выражению, дам. Барак, иными словами маленький некрашеный домишко из досок, имел три шага в ширину, четыре в длину; крыльцо выходило на заднюю линию палаток, единственное небольшое оконце с проволочной сеткой вместо стекла (для воздуха и от мух) смотрело прямо в поле.

В лагере было тихо — спали. В фельдфебельской палатке тускло просвечивал сквозь полотно огонь, но пока мы стояли перед бараком и курили, и он погас.

— Отворяй! — сказал Москаленко.

Спать еще не хотелось, да и на дворе было хорошо: полная луна, ясное небо, тепло, белые палатки, перед крыльцом шелестела березка, по временам из ближайших палаток доносился мелодический хоровой храп. Но вставать чуть свет, когда не выспишься, тоже не сладко, — приходилось ложиться.

Я сунул руку в один карман — нет ключа, в другой — тоже, в кармане для часов ничего, кроме часов, не было. Ловко!

— Ключ забыл. Должно быть, в новых шароварах остался… Фу, свинство какое!

— Рохля, тетенька. Ну что ж, кража со взломом, дело — пустяк.

Он вытащил штык, подошел к двери и продел его было сквозь шейку нового медного замка, висевшего в кольцах. Мне стало жалко замка.

— Постой, можно ведь и через окно.

— А сетка?

— Сетку отдерем, долго ли?

Мы обошли барак, отодрали с одной стороны окна сетку, загнули ее и полезли. Москаленко первым. Но так как он был толст и притом плотен, то удалось ему это с большим трудом, да и порванная сетка мешала — царапала руки. Я его слегка подсадил; когда он проводил сквозь окно наиболее широкую часть своей фигуры и застрял, я не удержался от искушения, стащил со штыка ножны и со вкусом смазал ими Москаленко. Средство помогло: Москаленко отчаянно заболтал ногами, сказал басом: «Халява, чего дерешься!» и исчез за окном. Я пролез легко и так как надвинул предусмотрительно на лицо фуражку, то ожидавший меня щелчок и пришелся по фуражке, а не по лбу. Предусмотрительность эту я, впрочем, от Москаленко скрыл.

Зажгли лампу.

Теперь надо как можно точнее описать внутренность барака. Против окна с продранной сеткой — дверь на замке: верхняя часть двери, стеклянная, была завешена кисейной занавеской. Справа и слева сплошные дощатые стенки, пол тоже дощатый. Вдоль левой (если стоять лицом к окну) стенки стояла прочная железная кровать с тонким, как войлок, слежавшимся тюфяком и узкой длинной подушкой. Кровать упиралась изголовьем в угол у окна, перед окном, касаясь боком кровати, стоял небольшой столик. Вдоль правой стенки, ближе к дверям, лежал туго набитый соломой сенник, под столом валялся маленький продавленный чемодан, а на столе горела тусклая длинношеяя фаянсовая лампа с длинным круглым фитилем.

Я достал из чемодана белье, постлал себе и Москаленко постель и, отстегнув ремешок, стал раскатывать шинель, которая служила мне одеялом. Москаленко сел на сенник и принялся, отдуваясь, стаскивать сапоги.

— Завтра, коли ветра не будет, все пять попаду… — проворчал он, рассматривая на свет внутренность сапога.

— Значка захотелось? — поддразнил я его.

— На кой черт.

Москаленко положил под голову свой мешок, лег и повернулся к стенке. — Так, вообще, чтоб ротный не ел…

— Попади, брат… Небось станет за спиной, да начнет винтовку поправлять, все пули за молоком пошлешь.

— Не пошлем, будь покоен, — вяло ответил Москаленко, подбирая ноги. Через минуту он поднял голову, посмотрел мутными глазами на лампу и сказал:

— Туши, Шурка, лампу. Сидит, как сова. Завтра я тебя, черта, за ноги отсюда вытащу. — Последние слова он пробормотал так неразборчиво, словно у него за щекой лежала ложка с медом.

Я разделся и потушил лампу.

На полу против окна лег легкий лунный квадрат. На стене забелели ободки картинок из «Нивы». На сеннике, против кровати, мутно сквозила короткая фигура Москаленко: солома под ним затихла, послышался ровный всхрап, потом сильнее и еще сильнее.

Я лег на бок, натянул шинель на голову и закрыл глаза. Вкусный животный запах шинели и нагретый дыханьем воздух усыпляют очень скоро, и я бы через минуту-другую крепко уснул, как вдруг резкий треск в головах над кроватью и царапающий хруст сетки, на которой лежал тюфяк, вспугнули дремоту.

«Крысы, что ли», — подумал я и сбросил с лица шинель.

Я лежал совершенно неподвижно, вытянувшись пластом, ожидая новой дремотной волны.

Опять треск, но еще резче. Под головой звякнула сетка, выперла кверху подушку и, выгибаясь крутым медленным валом, осела под похолодевшими пятками. Снова толчок, вся сетка вздрогнула, в ногах приподнялись ножки кровати и с резким стуком ударили в доски.

Я вскочил. Зажег спичку, посмотрел под кровать: сапоги да старые газеты. Посмотрел на Москаленко — спит, повернувшись к стене. Совершенно ясно видел его все время… «Что это он такое устроил?» — подумал я (я решил, что он мстит мне за то, что я хлестанул его ножнами, когда он лез в окно). Спичка погасла. Но как он это делает? Привязал веревку, что ли? Нет, веревки не было, да и не похоже. У меня было совершенно такое впечатление, точно под кровать подлез медведь, прошелся ползком вдоль всей сетки, поднял на спине край кровати и хлопнул ножками об пол.

Мне стало досадно, хотелось спать, завтра вставать на заре, а тут приятель представление устраивает. Еще притворяется, каналья, храпит.

Я подошел к Москаленко и растолкал его.

— Ты что, Павлушка, дурака валяешь? А?

— Чего? Чего? Чего?..

— Нечего ломаться. Что ты тут устраиваешь — спать не даешь?

Москаленко сел на сенник и локтем протер глаза: «Я не даю?! Это ты мне спать не даешь, свинья египетская!»

— Ложись на мою кровать, Павлушка. Пожалуйста.

— Что еще за фанаберии такие?

— Не все ли тебе равно? У меня от этого матраца спина болит, а ты толстый…

Москаленко, ворча, перешел на кровать, а я полулежа скорчился на сеннике, лицом к Москаленко, и зажал в руке коробку спичек. Одну спичку вынул и держал наготове, приложив к спичечной терке. А ну-ка!

В комнате были видны все предметы. Напротив, на кровати, белела спина Москаленко. Тишина.

И вот опять: звякнула сетка в головах, характерный тугой звук сильно придавленных пружин прокряхтел по всей сетке, секунда — и еще более крепкий удар ножек об пол.

Я чиркнул спичкой: под кроватью старые газеты и сапоги, на кровати сидит, выпучив глаза, Москаленко и спрашивает:

— Что за черт, а?

Я рассказал ему, в чем дело, но так как ему и мне хотелось сильно спать и были мы оба люди не суеверные и со здоровыми нервами, то опять-таки ничего, кроме недоумения, мы не ощутили.

— А зажги-ка лампу! — сказал, слезая с кровати, Москаленко.

Я зажег. Обшарили все углы, вытащили из-под кровати сапоги и газеты, заглянули даже в ящик стола — нигде ни щелочки, мышь не проберется. Дверь закрыта. Ничего не понять!

— Давай-ка ляжем вместе, — предложил я.

— Сейчас.

Москаленко достал из шаровар заряженный бульдог, положил его под подушку и лег на кровать. Я зажал в руке спички, потушил лампу и лег рядом.

Кровать тяжело ухнула под нами и успокоилась. Прошла минута, другая, третья: тихо.

И вдруг опять все по той же программе, но еще сильнее.

— Кто тут?! — заорал Москаленко. — Буду стрелять!

Ни звука.

— Зажигай спичку, Шурка!

— Постой… — Мне самому очень хотелось зажечь спичку, но я решил посмотреть, что из всего этого выйдет.

Кровать чуть-чуть поскрипывала, словно собираясь с силами. Стучали часы на столе, торопливо и гулко стучало сердце — мое или соседа, трудно было разобрать. Прошла еще минута. Снова хрустнула сетка, но на этот раз случилось нечто необыкновенное: кровать встряхнулась, словно мокрая собака, приподнялась и ударились ножки у нас под головами, сетку выперло горбом и перекатывало к ногам и обратно, вся кровать содрогалась, словно под ней барахталась дикая лошадь, — и, вдруг двинув вбок прижатый к ней столик, отделилась ребром от стены, сбросила нас, как котят, на пол и остановилась.

Я поднял дрожащими руками оброненную коробку и зажег спичку. Матрац валялся, изогнувшись, как французское S, у ног, кровать полулежала боком у стены, сквозь сетку видны были доски пола и коробка из-под папирос. Москаленко, бледный, вероятно, не меньше, чем я, сидел на полу и бессмысленно ухмылялся.

Я зажег лампу, сразу стало мирно и обычно, точно ничего и не было. Москаленко закурил от лампы папиросу, посмотрел на свои босые ноги и хрипло сказал:

— Что за дичь такая? Как ты думаешь?

— Не знаю, никогда ничего такого со мной не было.

— А все-таки, как ты думаешь?

— Не знаю, — что же больше я мог ему ответить…

— Пойдем, что ли… Или еще посидим? У меня и сон пропал, больно, брат, диковатисто…

— Посидим, — согласился я.

При лампе казалось, что все это должно как-нибудь разрешиться самым обыкновенным образом, а любопытство заглушало подымающийся страх.

Поставили на место кровать, положили тюфяк. Я надел сапоги и шаровары, сунул в карман найденный в ящике стола огарок, завернул лампу и сказал:

— Сядем в углу на сеннике и будем ждать. Хорошо?

Мы сели, подогнули под себя ноги, крепко взяли друг друга за руки, чтобы окончательно убедиться, что никто из нас не дурит, и замерли. Спички лежали на полу рядом.

Но проходила минута за минутой, и все было спокойно. Стучали часы, стучали сердца, шуршали листья за дверью. Становилось холоднее.

Тогда мне пришла в голову мысль, — как пришла, не знаю, так как за секунду до того я не знал, что я это сделаю. Я повернулся лицом к постели, еще крепче сжал руки Москаленко и убежденным, ровным, холодным тоном (хотя мне было так трудно говорить, точно меня давили за горло) сказал:

— Если тут что-нибудь есть, — какая-нибудь незнакомая сила, которой от нас что-нибудь нужно, — то пусть она докажет, что она разумна… Пусть докажет! На столе лежит моя фуражка. Если это на что-нибудь нужно, пусть моя фуражка… сама собой… перелетит… на кровать… Пусть!

Легкий шорох, в полумраке мелькнуло белое пятно, я, задыхаясь, зажег спичку и, боясь верить глазам, покосился: на кровати лежала моя белая фуражка! Кое-как зажег свечку. Москаленко молчал и смотрел то на меня, то на фуражку. Вдруг он встал и быстро стал одеваться.

— Чего ты? — шепнул я, пересиливая сердцебиение.

— Надо доложить дежурному по лагерю.

— Постой, балда, — сказал я, когда он оделся. — Что же мы ему докладывать будем?

— Да все, что было.

— А если он не поверит?

— Приведем. Дело, брат, особенное, леший бы его драл! — хмуро ответил Москаленко, надевая на ремень штык.

— А если при нем ничего не будет? Да и придет ли он еще?.. Так он тебе и поверил. Просто подумает, что с ума посходили, или еще хуже, что нализались, как свиньи. Что тогда?

— Н-да, — протянул Москаленко и сел на сенник. — Что же делать-то?

— Ты боишься?

— А ты?.. — спросил Москаленко.

— Неприятно! Подождем еще… Такая история, может быть, раз в тысячу лет случается, а мы сдрейфим… удрать-то всегда успеем.

При свече, как и при лампе, непонятное уже не пугало. В двадцати шагах за дверями спали солдаты, спички и оружие были под рукой, притом же нелепая ночная история начинала злить, хотелось довести ее до конца.

— Подождем, — покорно сказал Москаленко, уставившись на свечку. — Только ты, Шурка, вопросов этих дурацких больше не задавай, а то не останусь.

— Не буду, — ответил я тихо.

Когда огарок погас, я ясно почувствовал, что я и не мог задать больше ни одного вопроса. Я вдруг крепко поверил, что, если бы в ночной полумгле раздался ответ, — какой бы то ни было ответ той невероятной неведомой силы, которая перебросила мою фуражку со стола на кровать, я бы не выдержал этого. Разорвалось бы сердце, или лопнуло что-нибудь в мозгу, или я, высадив дверь, бежал бы с диким воем вдоль лагеря, пока бы не упал лицом в землю…

Я высунул голову в окно, посмотрел на ясную спокойную луну, глубоко вдохнул свежую ночную струю и успокоился.

Что было еще? Почти ничего. Мы с Москаленко стояли, растопырив ноги, на кровати, упираясь изо всей силы в ее спинки, мы весили оба по меньшей мере девять пудов — и все-таки кровать содрогалась под нами, как живая, и била, сотрясая барак, ножками об пол… Мы упирались руками в железные полосы спинок и, странно вспомнить, хохотали, потому что мы уже ПРИВЫКЛИ к небывалому и неслыханному нами явлению. А потом, когда нам надоело, я соскочил на пол, а Москаленко лег на край кровати, свесил под кровать голову, вытянул перед собой руку с бульдогом и шепотом, точно боясь, что его кто-нибудь мог услышать, попросил меня сесть рядом на пол со спичкой наготове. При первом движении кровати я должен был зажечь огонь…

Но мне вдруг стало неудержимо смешно, и, когда кровать снова хрустнула, я, вместо того чтобы зажечь спичку, быстро сказал:

— Приказываю тебе, приказываю тебе! Цапни его за волосы!

Что почудилось Москаленко — не знаю. Но он, как бешеный, вскочил с кровати, наступил мне сапогом на грудь и бросился к окну… Я уронил спички и, в смертельном страхе, что останусь в бараке один и без огня, схватил его за плечи и стал оттаскивать. Перевернули стол, опрокинули лампу, Москаленко сдавил меня под мышками так, что у меня загудело в голове, но я как-то вывернулся и, двинув его в бок, вылетел, царапая руки и шею, в окно, головой в мягкую траву. Через минуту на меня свалился Москаленко, вскочил на ноги и плюнул:

— Тьфу! Чтоб ты погиб со своим помещением вместе…

— Показалось! Еще спрашивает, свинья персидская. Стану я тебя еще ждать, чтоб показалось… Ничего не показалось. Тьфу!

Через десять минут мы уже спали, как каменные, в фельдфебельской палатке на чьей-то подвернувшейся шинели, — а днем, придя со стрельбы, долго стояли в недоумении перед невзрачным сереньким бараком и удивленно переглядывались: что, мол, за чепуха такая? Но когда Москаленко сломал штыком замок, то оказалось, что не совсем «чепуха»: крепкие ножки кровати были согнуты крючком, в полу под ножками были глубокие выбоины и царапины, точно кто-нибудь скакал на одном месте по полу на железном костыле…

На следующую ночь привалила ватага вольноопределяющихся (Москаленко не удержался и рассказал им о нашей ночной истории). Конечно, ничего не повторилось. Вольноопределяющиеся пили водку, хватали друг друга за нос, рассказывали пещерные анекдоты, потом зажгли лампу и проиграли до зари в банчок (я не был, мне передавал Москаленко), — о нас же единогласно решили, что мы попросту были пьяны, как каптенармусы…

В бараке я больше не ночевал. Вещи перевез в тот же день в город и поселился у знакомых на даче, возле лагеря. Кровать осенью продал старьевщику и о дальнейшей ее судьбе ничего не знаю…

* * *

Я знаю — никто не поверит тому, что все рассказанное здесь правда. Больше того, если б я сам прочел такой рассказ, я тоже никогда бы не поверил, что все это могло случиться… И все-таки это было именно так, как я рассказал. В памяти сохранилось все до последней подробности, хотя с тех пор прошло уже десять лет. Мне очень бы хотелось, чтобы в моей жизни не существовало этой ночи, так было бы спокойнее, потому что теперь я не знаю, что делать моему сознанию с этим острым и нелепым случаем. Ведь я-то сам не могу себе сказать, что его не было.

Написал же я этот рассказ вот для чего: когда-нибудь люди, вероятно, будут знать, что им делать с такими фактами, — и вот тогда, может быть, мое правдивое и подробное описание окажется нелишним.

А пока считайте, что это был «рассказ». Еще один рассказ. Пусть так…

Примечание

Аргус. Спб., 1913. № 1. С. 98—103.

Рассказ под-черкну то документален и автобиографичен. В выписке из служебного листа рядового из вольноопределяющихся 2-го разряда Александра Михайловича Гликберга говорится, что на военную службу он был призван 1 сентября 1900 года и проходил ее в 18-м пехотном Вологодском полку, откуда был уволен в запас 25 октября 1902 года (РГВИА, ф. 2212, оп. 4, д. 162, л. 147). В начале века полк базировался в Житомире.

Вольноопределяющийся — так в России именовали военнослужащих срочной службы, давших добровольное согласие отбывать воинскую повинность (не прибегая к жребию, могущему освободить их от армии). Для этого надо было иметь образовательный ценз не ниже гимназического и сдать специальные экзамены. Приравненные к рядовому составу, они имели некоторые льготы по сравнению с простыми солдатами. Так, срок службы их был равен 1-2 годам, вместо обычных 3-5 лет.

Бульдог — револьвер с коротким стволом, калибра 5,6—12,7 мм, выпускавшийся в конце XIX — начале XX века.

Каптенармус — унтер-офицер, заведующий армейским имуществом и провиантским довольствием.

…с тех пор прошло уже десять лет. — Если рассказ написан в 1912 году, то, стало быть, речь идет о 1902 годе, что совпадает с временем прохождения поэтом службы в армии.

…никто не поверит, что все рассказанное здесь правда . — Собираясь побеседовать с Сашей Черным на мистические темы, Б. Лазаревский задал ему вопрос: «Скажите, Александр Михайлович, почему есть люди, которые так упорно отрицают все, что выше их понимания?» В ответ он услышал: «А вот потому самому, что это выше их понимания» (Лазаревский Б. Последний разговор//Россия и славянство. 1932. 13 августа).